КРИСТЕВА (Kristeva), Юлия

(р. 1941)

   эстетик, семиотик, литературный критик. Родилась в Болгарии. С 1965 г. живет в Париже, где сотрудничала с К. Леви-Строссом, Р. Бартом, Ж. Лаканом. Публиковала переводы работ М. М. Бахтина. Руководит кафедрой лингвистики вуниверситете Париж-VII.

   Основные работы: «В поисках семанализа» (1969), «Революция поэтического языка» (1974), «Полилог» (1977), «Власть ужаса. Эссе об отвращении» (1980), «История любви» (1983), «В начале была любовь. Психоанализ и вера» (1985), «Черное солнце, депрессия и меланхолия» (1987), «Чуждые самим себе» (1988) и др.

   В многообразии семиотических проблем Кристеву привлекают вопросы, связанные с отношениями между объектами и языками их описаний. Семиотическая рефлексия должна быть направлена на сферы идеологических интерпретаций этих отношений. Поскольку любая из идеологий и социальных практик представляет собой знаковую систему, то это дает возможность рассматривать их в свете тех же закономерностей, согласно которым функционирует язык. Говорящие субъекты, имеющие возможность наделять любые реалии определенными значениями, являются средоточием множества детерминант. Соответственно и сами значения имеют гетерогенную природу и тоже выступают в качестве «фокусов», в которых сходятся векторы огромного числа разнородных причинных воздействий, физических и сверхфизических, социальных и духовных, сознательных и бессознательных и т. д. Значение в качестве гетерогенной структуры живет активной жизнью в социокультурном пространстве и оказывает либо конструктивные, либо деструктивные воздействия на существующий мир знаков, на индивидуальные сознания и общественные умонастроения. Все, что обладает семиотич- ностью, способно подготавливать «будущего говорящего» к вступлению в обширнейшую область знаков и располагающуюся за ними вселенную значений.

   Кристева использует семиотическую методологию для анализа проблем художественного творчества. Она видит основное предназначение искусства в том, чтобы осуществлять катарсическую, очистительную функцию. В традиционном обществе, где сакральное пространство имело значительные масштабы, религия и церковь брали на себя основную массу забот по очищению социальной жизни от всех видов скверны. Теперь, в условиях глубокой и обширной секуляризованности социокультурного пространства эту задачу вынуждено решать искусство. Секуляризованный мир фактически превратился в катастрофическое пространство, куда заброшены миллионы живых душ, которые в нем безнадежно заплутали. И для них искусство и литература являются едва ли не единственным средством духовного самосохранения, спасения от нравственной гибели. И это касается прежде всего художников, чье творческое сознание вынуждено пройти трудный путь, сопряженный с испытаниями. Даже все темное и ужасное, что тревожит художника и что он считает своим долгом воссоздать посредством художественных образом, не разрушает его творческую личность, а, напротив, очищает. Художник проходит через погружение в переживания ужаса и отвращения как через лечебный курс эстетической терапии. Он обнаруживает в себе способность к эстетическому бунту против разверзшейся тьмы. Этот бунт обретает парадоксальные формы: безобразное, демоническое облекается в прекрасные эстетические формы художественного произведения и сгорает в сиянии красоты. К художникам, у которых это проступает наиболее отчетливо, Кристева относит И. Босха, Ф. Гойю, Ф. М. Достоевского, Дж. Джойса, Ж. Батая, Ф. Кафку, А. Арто.

   Красота для Кристевой - это «религиозный способ приручения демонического». Религия, некогда сконцентрировавшая в себе эту мощь красоты, теперь, отодвинувшись в социальную тень, передала ее благую энергию искусству. Аналогичным образом произошло и с очистительной функцией исповеди, которая в глазах многих перешла от священника к психоаналитику. Более того, для художников стало привычным рассматривать собственное творчество как род исповеди. То есть катарсический потенциал религии не канул в прошлое, а сохранился, приобретя новые эстетические, этические и психологические формы. Гигантский «теологический континент» христианской цивилизации не погиб, подобно Атлантиде. Те катаклизмы, которые ему довелось пережить в XIX-XX вв., не только не уничтожили его, но и дали жизнь новым культурным формам, занявшим лидирующие места в современной культуре и науке. На его основании возникли социология, лингвистика, психоанализ и др. формы рационалистического мироосмыс- ления. С одной стороны, рационализм способен элиминировать из человеческого существования и поведения их божественные смыслы и оставлять человека в удручающем, гнетущем его душу одиночестве в мире неодухотворенной материи. Но опасен лишь тотальный рационализм. Современная же культура давно миновала те рубежи, где подобная опасность была реальной. Не случайно Фрейд, начинавший как позитивист, в конечном счете стал проявлять повышенное внимание к феномену сверхъестественного. Продолжая эту линию, Кристева надеется сообщить психоанализу новые импульсы развития. Она видит новые перспективы там, где рационализм и позитивизм их не видят. Указанием на них служит уже само название ее книги «В начале была любовь. Психоанализ и вера». Любовь - это альфа и омега сущего и должного. У психоаналитиков ищут помощи те, кто оказался в жизни обделен любовью, чьи души иссыхают в страданиях безысходного одиночества. И задача врача состоит в том, чтобы через вербальное общение вернуть им способность любить. Таким образом, главное предназначение психоанализа - культивировать семиозис любовной речи, обращенной к воображаемому предмету любви, а с нею и семиотику современной любви. Сам же психоаналитик выступает в роли худож- ника-педагога, создающего из своего пациента человека, обладающего искусством любить и полноценно жить. В этом своем качестве психоанализ опять же обнаруживает свое сходство с религией. Кристева полагает, что обе эти формы культуры наделяют человека способностью к временным компромиссам с жизнью и сопутствующими ей нелегкими обстоятельствами. Оперируя идеальными сущностями, умозрительными образами а то и просто фиктивными, иллюзорными формообразованиями, они порождают реальные позитивные эффекты. Этим они напоминают ситуации со средневековыми алхимиками и Колумбом, которые своими иллюзиями дали жизнь современной химии и географии. Таким образом, иллюзии, воображаемые ирреалии обладают определенной ценностью. Это доказывается тысячелетней историей искусства и религии.

   Логика рассуждений выводит Кристеву на проблему веры, под которой она понимает стремление человека к духовному воссоединению с Тем, Кто его любит и защищает, - Богом. Когда Августин сравнивал веру в Бога с зависимостью младенца от питающей его материнской груди, он в этой метафоре увязал воедино очень многое, в том числе жизнь, любовь, сыновство и т. д. Бог предстает знаком всеобъемлющей любви, открытой для всех и каждого. Через Бога человеку открывается возможность в любой момент совершить «семиотический прыжок» к другому человеку и тем самым сокрушить мизантропический постулат Ж.-П. Сартра «Ад - это другие». Внутренний мир личности способен обрести свойства расширяющейся вселенной и вместить бездну любви.

   Кристева переносит христианскую семантику на искусство, пытаясь при этом совместить язык христианства с психоаналитической лексикой. В результате возникают рискованные аналогии, где в одном ряду оказываются отношение верующего к Богу-Отцу и окрашенное в тона Эдипова комплекса отношение сына к своему родителю. Здесь же проводятся аналогии между Св. Троицей и психоаналитической триадой реального, воображаемого и символического, а также между непорочным зачатием и современными проблемами искусственного оплодотворения. Все это можно рассматривать не только как дерзкий вызов секуляризованного мышления христианским догматам, но и как стремление ученого вывести психоанализ из приземленной плоскости витально-коммуникативной прагматики на уровень универсального се- миозиса христианской цивилизации. Таким образом, две, дотоле разъединенных семиотических сферы, входят в соприкосновение. И хотя выстроенный Кристевой мост аналогий крайне непрочен, он, тем не менее, направляет теоретическую мысль на поиск более основательных соединительных элементов.

   ♦ Соч.: Le texte du romane. - Р, 1970; Semiotics: Recherches pour une semanalyse. - p. 1969.

   ◘ Лит. ; Маньковская H. Б. Шизоанализ вместо психоанализа? (Структурно-психоаналитическая эстетика). - М., 1991; Современенное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. - М. 1999.